Она бы закричала, но что-то внутри нее противится самой идее.
Закричать. Привлечь внимание. Надеяться на помощь?
Цепочка так проста, но так нелепо обрывается в самом слабом своем звене. Помощь. Какая может быть помощь, если боль разъедает тебя изнутри. Если твой кошмар против твоей воли тащит из тебя не только прану – но и невидимые жилы, по которым она прежде бежала.
Он не щадит Мастера. Она и не подумает просить об этом.

Сыро. Холодно. Промозгло
Она ненавидит промозглый ночной Лондон. Ненавидит проклятую Войну за мать-его-Грааль. Ненавидит Лансера и его самодовольную наглость. Наневидит Ланселота Озерного – сукин сын, чертово отродье.
Ненавидит. Ненавидит! Ненавидит!!!

Укрывшись в подсобном помещении в самой глубине подземной парковки, Франциска Бастьен упивается собственной ненавистью. По праву рождения ей отказано в любви, но ненавидеть она может столько, сколько захочет. И это помогает ей жить. Помогает держаться. Помогает терпеть.
Кулаки сжимаются, острые ногти врезаются в ладони. Вместо вопля или даже стона – выдыхает медленно сквозь зубы.
Ублюдок.

От новой вспышки боли перед глазами все мутнеет, а взрыв пестрых искр какофонией цвета, мельтешащей подобно причудливому калейдоскопу, уносит ее далеко в прошлое. В день, когда такое уже было.
День, который навсегда отпечатал тонкий аромат роз – беспощадным синонимом боли.

Сыро. Холодно. Промозгло.
Под руками – усеянная каплями росы трава. Выходит, рассвет? Жаль, ничего не видать. Даже грустно – самую малость.
Франциска ведет пальцами по этой траве – нарочито медленно. Рука такая тяжелая, словно на ней висит тяжелый груз. Тело легче – его она не чувствует. Рука. Мысль об Авроре. Капли росы на траве…
..забытье.

И снова темно. Ничего не видно, но есть ощущения. Под руками – грубая ткань и упругий матрас – кровать? О ней позаботились, обработав и перевязав раны, – ощупывая себя, Франциска ощущает много, много лишней ветоши, прячущей те места, где вчера…
..вчера…
Та тварь. Это был Мертвый Апостол? А вторая тварь рядом с ним?
Сильные… Чертовски сильные.
Франциска пытается подняться на локтях и стонет. В глотке сухо, а губы растрескались, словно она пустыню пересекла без единой капли влаги. Ничего не получается – а стон выходит хриплым кашлем, от приступа которого болью отдается все в теле: от живота и боков до самой макушки.
Почему так темно? Кто-то зашторил окна?
Почему?..

Отредактировано Francesca Bastien (2018-06-16 14:28:48)

– Живая, – тихо хрипит Франциска.

Голос… Звуки. Одно другого хуже – голос бьет в дребезжащие ударные, а звуки въедаются в подкорку мозга, высверливая там путь – Эдельвейс его знает, какой. Эдель…

Вжжжжжжжж!

Боль впивается в виски, а отдается в затылке. Франциска стонет, поднося руки к ушам. Закрыться от этих звуков, спрятаться… Возможно ли? Ох…
Болят и руки, и бока, и прикосновение ощущается как-то странно – бинты, должно быть. В комнате по-прежнему темно – не видно ни зги, как близко бы Франциска не подносила руки к глазам.

Вжжжжжжжжжжжжжж!

Эдельвейс, Эдельвейс… Верно, та высокая самодовольная сучка, Смотритель. Кажется, от одного только воспоминания о ней Франциска морщится так же искренне, как от издаваемых ею звуков. Пренеприятнейшая женщина, таких классических затворниц с манией величия собственного Ремесла еще надо поискать.
Впрочем, Маг как Маг. Кэтрин фон Дессен, говорят, тоже мало кому нравится… А раз Фран это все слышит, значит свои обязанности Эдельвейс выполнила. И на том спа…

ВЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖ!

– Прекрати это, твою мать, – хрипит Франциска уже громче. Она пытается перекатиться набок, чтобы заставить себя сесть в постели, где разместила ее Эдельвейс. Стонет сквозь плотно сжатые губы. Встать – не удается.
Но звуки на какое-то время прекращаются, и Фран принимает это как выполнение ее вежливой просьбы.
– Я ранена, а не тупа, – шипит она, отзываясь на вежливо-спокойную подколку хозяйки дома. А еще охотница знает, что сделала это Алоисия – кажется, так ее звали? – отнюдь не из человеколюбия и высокоморальных качеств, а потом и с благодарностями не спешит. – Как долго я без сознания?

Наконец, удается подняться на локте и оттолкнуться. Достижение это сопровождается тихим стоном.
В комнате по-прежнему ничего не видно. Что за дерьмо?..
– Окно… Или свет. Где? – Требовательно сипит Франциска, ощупывая край кровати и медленно перетягивая болящие ноги.
Болят – это неплохо. Значит, они еще есть.

Работает она… Сучка.

Ра-бо-та-ет.

Франциска морщится, роняя непослушные затекшие ноги через край кровати. Можно подумать, эта стерва не может найти себе другое место для работы – только там, где уложила раненого охотника.
А ведь у нее огромный дом. ОГРОМНЫЙ.

Сцепив зубы, Франциска молчит. Ей не нравится Эдельвейс, не нравится ее дом и не нравятся звуки, которые она издает. А хуже того – чувство совершеннейшей беспомощности. Она, Франциска Бастьен, дочь гордой Кэтрин фон Дессен, вынуждена терпеть любые выходки самодовольной девицы-мага только потому что в противном случае Франциска попросту сдохнет.
Подыхать в ее планы не входит – дома ее ждет дочь.
А потому – сцепив зубы, молчит. И терпит, пытаясь заставить себя подняться на ноги.
Получается весьма паршиво и то, и другое…

Вжжжжжжжжжжжжж!

– Прекрати это дерьмо, черт тебя подери! – Взрывается Франциска, наотмашь ударяя рукой по воздуху… и воздух оказывает сопротивление.
Что-то… нетяжелое, но твердое. Не человек. Не податливая плоть, но… что? Охотница не знает. Она не ждала что источник звука так близко – он казался много дальше, а неожиданный удар отзывается болью по всей руке и продирает до самого нутра.

– Ххх… кхха, – выдыхает она шумно, сдерживая стон. – Что… Что это было?

Она оглядывается по сторонам – туда, куда должно было отлететь неизвестное нечто… Она не видит окна. В комнате темно – хоть глаз выколи.
Какое к черту окно.

Слепая, что ли? – Эхом насмешливый, неприятный голос хозяйки дома.
Слепая… что ли?..

Она помнит… Кровь той твари брызнула прямо в лицо, и глаза жгло будто огнем, но крепкая плоть потомственного био-алхимика справлялась с этой ерундой, пока были силы.
Не справилась?

– Сука, – шипит Франциска, со злости ударяя сжавшимся кулаком по упругому матрасу. – Сука, сука, СУКААААА!!!

И срывается на крик – громкий, отчаянный, полный злости и бессильной ненависти к тем, по чьей вине ЭТО случилось. Даже зловредность Эдельвейс отходит на второй план.
В отличие от зарвавшегося мага, эта ее лечила, а не калечила.

Думай, Франциска, думай. Головой, мать твою, думай!
Твою. Мать.

– Кэтрин. Фон. Дессен. Ты связалась с ней? – Хрипит Франциска, уняв первые приступы злости. Если кто и может справиться с этим дерьмом, то это Кэтрин.

Источник звука сменил свое положение. Франциска осознает это так ясно, что даже эмоции момента – отчаяние и гнев – не могут укрыть от нее очевидного факта.

Она – фон Дессен. Она не теряет голову.
Больше – не теряет.

Девочка. Очевидно, рядом с постелью Франциски был фамильяр, созданный этой чокнутой Эдельвейс. Если попытаться вспомнить, то Бастьен ничего не сможет сходу обобщить об этом семействе – затворники, немного безумцы, немного гении. Как и многие не-рядовые Маги, Эдельвейсы бережно хранили свои тайны, а Франциска – не лезла дальше, чем надо.

Ей просто нет дела до Ремесла хозяйки дома.
По крайней мере, пока ее не поставили под печать.

Будь охотница цела, она бы пожала плечами – в самом деле, благодарить эту наглую стерву? Это ее работа, и она получит достойное вознаграждение, когда придет срок. Всяческие благодарности – вензелями в письмах, строчками в факсах и банальным пополнением счета в банке – не имеют никакого отношения к словам Франциски. Совершенно ни-ка-ко-го.

Можно подумать, кому-то здесь в самом деле нужны слова-пустышки.

А вот целый ворох оскорблений, высыпавшихся на раненую гостью, приходится проглотить. Ни единый мускул не дрогнул на лице охотницы – будто не услышала вовсе.
Но нет. Все услышала. Все запомнила.
Все вернет. Многократно.

Далеко… Фамильяры есть, так в чем проблема?
Что за мерзкая стерва.

Телефон?.. Телефон в доме фон Дессен есть, и Франциска раскрывает было рот, чтобы продиктовать номер… но немедленно замолкает. Кэтрин – это Кэтрин. Кэтрин старомодна и консервативна, и представить ее с телефонной трубкой в руках почти так же трудно, как без дорогого вычурного платья или в подворотне около какого-нибудь паба. В отличие от дочери, Кэтрин – Маг до мозга костей. Маг, не признающий технологий и других подобных глупостей, изобретенных мусорными человечками, неспособными творить Магию.

Но телефон в доме все же есть. И Франциска знает, кто снимет трубку.
Волновать малютку Аврору – последнее, на что бы она согласилась. Малышке всего четыре, и никого светлее, никого ласковее Франциска в жизни не встречала.
Кроме, разве что, него.

– Телефона нет, – лжет охотница, не моргнув и глазом. Звучит спокойно и уверенно – и протягивает левую руку туда, куда было велено.
В ослабшие пальцы кто-то… что-то?.. бережно вкладывает стакан. Только теперь, пожалуй, Бастьен в полной мере осознает, насколько сильно все это время хотела пить. Она припадает к стакану с жадностью, глотает обычную воду как самый сладкий в мире нектар и сдавленно сопит переломанным носом, пытаясь вдохнуть, не отрываясь от утоления жажды.

– Я смогу восстановиться сама, – напившись, сменяет гнев на милость Франциска. Стакан она возвращает тем же маленьким ручкам, что и подали его. Фамильяры, – мысль о них не дает покоя женщине, но приходится принимать странные правила игры Эдельвейс. Не может отправить посланника в Мюнхен – значит не может.

Чем меньше Франциска лезет в душу Алоисии, тем меньше у той права лезть в ответ.

– Но это займет время. И ресурсы. Оборудование и руки, – сухо поясняет она, все еще недовольная, но заставляющая себя принять чужое решение. – Организуешь? Оплачу.

Время… время.

– Хороший… вопрос, – Франциска задумчиво ведет носом, будто пытаясь без глаз осмотреть комнату, полную фамильяров малоприятной хозяйки дома. Конечно, увидеть она ничего не могла – но кто сказал, что у магов нет своих особенных хитростей?

Франциска вдыхает глубоко, а потом выдыхает, вспоминая произошедшее ранее. Если бы она могла – вероятно, закрыла бы глаза и откинула бы голову назад, подставляя искусственным взглядам идеальный изгиб шеи, острые ключицы и высокую, соблазнительную грудь. Но есть то, что есть, и она замирает ссутулившись на краю постели, опершись перебинтованными руками в матрас и глядит перед собой удивительно пустым взглядом.

– Опасных тварей было две, – неопасных, по-видимому, Франциска не считает вовсе. – Я убила создателя, но его создание – еще живо.

Пауза. Женщина прикидывает, какие перспективы есть у изувеченной соперницы. Ублюдочный Апостол изрядно потрепал охотницу, но вторая… разъяренной фурией она накинулась на Франциску, едва только сообразила, что связь между ней и ее создателем угасла. То, что должно было убить вампиршу, отчего-то дало ей набраться такой ярости, какую трудно было предсказать.

Очерствевшее, но еще не забывшее сердце содрогается.
Франциска знает ответ.
В сущности, она сама такая же.

– Она не сможет восстановиться быстро без него. Но придет. За мной.

Еще чуть помолчав, охотница добавляет невозмутимо и спокойно.

– Если не выйдет на охоту. Собрать информацию о нападениях на людей поблизости твои фамильяры сумеют? – Последние слова сочатся сарказмом. Смириться с решением Эдельвейс Франциске все-таки непросто.

Хотя могло показаться, что самым правильным было бы выгнать мишень раненой и агрессивной вампирши, Эдельвейс должна была понимать: дорвавшаяся до людской крови, осатаневшая от горя и вседозволенности тварь не прекратит убивать. На место Франциски придут другие охотники – и хорошо, если к тому времени создание покойного мастера не наберется больших сил.

Не говоря уже о том, что Маг с богатой родословной – весьма аппетитная мишень для сумасшедшей твари.

Франциска ни разу не говорила об этом – Эдельвейс должна понимать и сама, но если бы та вдруг решила выгнать охотницу помирать на улицу, непременно высказалась бы по поводу интеллектуальных способностей хозяйки дома.

Та, впрочем, повода не давала.

Боль не отпускала Бастьен. Она плохо спала – отдых ее был больше похож на тяжелое, неровное забытье, полное кошмаров. В этих снах она все чаще видела Дамиена: он сидел подле нее, касался лба женщины своими пугающе холодными ладонями и шептал какой-то заговор. Проснувшись, Франциска не могла вспомнить ни слова – но хотелось верить, что призрак возлюбленного пытался помочь ей унять боль. Но, если говорить откровенно, эффекта она не слишком ощущала.

С обеда и до самого рассвета Франциска трудилась в мастерской, наспех организованной для нее Алоисией. Никаких особых приборов не было нужно – равно как и особенных ресурсов. На второй день экспериментов Франциска согласилась на врача, знакомого Эдельвейс, и с его помощью смогла полностью сконцентрироваться на своем внутреннем состоянии.

К сожалению, все ее знания о биоалхимии ограничились вшитыми в Герб формулами – и этого было откровенно недостаточно, чтобы свершить чудо. А нужно было именно оно, ведь проклятие пожирало ее изнутри. Вернее, оно пожирало ее глаза – хрупкие склеры стремительно темнели, и взгляд Франциски, направленный сейчас на фамильяра Эдельвейс, выглядит поистине жутко: черные белки и багряные радужки.

– Все-таки охотится? – Глухо спрашивает она хозяйку дома. Человеческие жертва слабо волнуют Бастьен – но чем больше поглотит тварь, тем скорее она восстановится. Самая настоящая гонка со смертью – и Франциска пока откровенно проигрывает. – Паршиво. Вокруг твоего дома должно быть Ограждающее Поле, разве нет?

Хотя бы что-то, что поможет выиграть время.

Отредактировано Francesca Bastien (2018-07-02 12:04:47)